Рустам Валеев - Южный Урал, № 31

«О личном…» относится к тем пьесам, в которых схема заслоняет собой человека. Руководствуясь железным планом «проблемной пьесы», автор отбирает у персонажей право говорить и действовать в соответствии со своими наклонностями и характерами. Обнажая самое интимное в себе, забыв о гордости, Елена уже в первой сцене раскрывает Нике, настроенной к Елене явно недружелюбно, всю подноготную своих взаимоотношений с Юрием. Здесь драматург заботиться, не об убедительности характера, а прежде всего об эффективной подаче завязки пьесы. Елена могла бы не так пространно говорить, если бы на нее не пала эта обязанность завязывать интригу. В пьесах, построенных на схемах, персонажи очень часто слишком явно выполняют каждый в отдельности ту или иную функцию: один строит завязку, другой развязывает ее (последнее в пьесе В. Пистоленко делает полковник Соболев).

Елена — «проблемный» герой, а потому речь ее в первом действии пестрит обилием холодновато-фактических сведений о давних взаимоотношениях с Юрием.

Узнав о том, что Юрий женат, Елена тут же задает ему вопрос: любит ли он свою жену? Интуитивно догадываясь о том, что Юрий совершил ошибку в личном, Елена намеренно задевает самое больное место в его душе. Естественно, после этого «проблемная» героиня не может вызвать особых симпатий со стороны зрителей. Не может и по другим причинам, хотя бы потому, что вызвав на откровение Катю, она тут же использует Катино простодушие против нее же самой. «Славная девочка, простенькая», — снисходительно отзывается она о Кате в разговоре с Юрием. При этом она намекает на то, что у него могла бы быть другая жена (то есть она сама). Юрий, не замечая снисходительной оценки, спрашивает Елену: «От души?» Конечно, нельзя поверить, чтобы Юрий не заметил насмешки Елены.

Увлеченный романтикой тайных встреч и стремясь скрыть за этой «романтикой» незначительность содержания своей пьесы, драматург удесятеряет свое внимание стремительно развивающейся интриге.

Энергичная Елена организует встречу с Юрием сразу же после его прибытия. Свидание назначается на квартире Елены, в часы, когда мать уходит из дому.

Можно составить приблизительную схему взаимоотношений Елены — Юрия — Кати, ничем не греша против того, что в действительности происходит в пьесе.

Первое. Любовник и любовница вдвоем.

— Что ты со мной делаешь? — спрашивает он или она. (У В. Пистоленко спрашивает он). Следует долгий поцелуй.

Второе. Стук в дверь.

— Кто-то стучит, — тревожно восклицает он.

— Кажется, — подтверждает она роковым голосом.

Он прячется в соседней комнате. Входит его жена.

Третье. Беседа его любовницы с его женой.

Последняя собирается уходить. Облегченный вздох соперницы. Но… Несчастье! Взгляд жены падает на портсигар… или забытую папиросу… или галстук, галстук ее мужа! Последний вариант (с галстуком), как наиболее «свежий» и «увлекательный», избирает наш драматург.

…Пьеса о любви. Но разве это — любовь? Поэзии любви нет, есть поучения плюс извечный «треугольник». В борьбе против измен драматург забыл о самой любви.

К тому же стальной стержень «эффектной» интриги перерезает человеческие души… Напряженная интрига закономерна в тех случаях, когда она не сковывает развитие характера, не мешает ему развернуться, «показаться».

Изобразить одно-два устремления человеческих, определяющих в данных обстоятельствах, — мысли и действия персонажа, — еще не значит постигнуть его суть, его характер.

Катя в чем-то схожа характером с Люсей Ведерниковой — героиней Алексея Арбузова, автора «Годов странствий». Однако Люся — это человек, представший со страниц пьесы во всей жизненной полнокровности и многогранности. У Люси одна печаль, одна радость — ее Шуренька, и все же мы видим, как расцветает, взрослеет «гадкий утенок», как неизмеримо раздвигаются его горизонты. И вот уже Люся как обобщение всех наших героических женщин — великих тружениц тыла… Если Люся может сказать: «Я теперь не бедная», — то не может этого сказать Катя. Катя остается рабыней своего незавидного семейного положения, она все прощает Юрию, она не обвиняет его. И, не обретая большого человеческого достоинства и попросту женского самолюбия, Катя в этом смысле остается «бедной». Люсю спасает от личного горя большая любовь к людям, вера в труд, высокая, я бы сказал, общественная забота о маленькой Шуреньке. С этой стороны Катя не показана как характер. Участие Кати в испытании новой стали выглядит в пьесе, как инородный кусок, слишком эпизодический и к тому же надуманный. В результате — мы не знаем, что остается для нее, какая вера в ней остается после измены, Юрия. За рамками взаимоотношений с Юрием Кати нет… И так — многие герои В. Пистоленко.

Да, пожалуй, Елена права: Катя — ограниченный человек.

Если тема образа Люси по ходу действия выводится к широкому морально-общественному горизонту и судьба этой маленькой женщины приобретает общечеловеческий смысл, то тема образа Кати остается в своих рамках, автор понимает этот характер слишком узко, бесперспективно.

Односторонность в изображении характера свойственна и обрисовке Надежды — главного персонажа драмы В. Пистоленко «На рассвете».

Драматург замыслил немалое. В судьбе своей героини, вырастающей из молчаливой прислуги купеческого дома в убежденную революционерку, драматург видит духовный рост простого человека в огневые годы гражданской войны.

Однако в образе Надежды драматург пытается восполнить недостаток психологической глубины и душевной озаренности обилием энергичных поступков.

Но насыщенность роли поступками приносит желаемый художественный результат, если одновременно драматург находит приемы, раскрывающие и чувства человека, его мышление.

Характер, раскрываемый лишь в одной из этих плоскостей неминуемо становится односторонним. Как известно, всякий поступок, не раскрытый изнутри, психологически, остается простой констатацией факта. Вся линия Надежды, как и многих других персонажей «На рассвете», подчиняется внешнему действию. Событийность граничащая с мелодраматизмом, захлестывает характеры, обкрадывает их, делает их менее емкими.

У В. Пистоленко есть интересные наблюдения, живо подмеченные характерные черты людей, и все же приходится дорабатывать драматургические характеры самому театру.

Существует неписаное право у тех, кто неверно понимает законы театральности, сценичности. Отдельные драматурги, подбадриваемые режиссерами с сомнительным художественным вкусом, пишут для театра скорее сценарные разработки, чем литературные произведения.